Интервью с доктором Гогиберидзе

Конечно, получив доступ к такой величине в пластической хирургии, я не могла не задать Отари Гогиберидзе несколько вопросов, которые волнуют всех, кто решился изменить себя к лучшему.

— Отари Теймуразович, почему есть мнение, что в России пластическая хирургия находится в зачаточном состоянии и что делать операции пока лучше за рубежом, мол, там у врачей гораздо больший опыт?

— Это совершенная неправда! Да, в мединститутах отдельная специальность «пластический хирург» появилась недавно, но пластикой наши врачи занимаются уже очень давно. Это и челюстно-лицевые хирурги, и микрохирурги, и «ожогисты» — врачи, которые выполняют «лоскутные» операции. Пластика у нас основана на опыте военных лет — доктора восстанавливали людей после ранений. Также в начале XX века мы узнали об онкологии, и врачи реконструировали целые фрагменты лица, например, после удаления опухолей. В 30-м году в Москве открылся Институт красоты. Поэтому мы давно делаем все эти операции, просто назывались они тогда по-другому. И только сейчас мы пришли к признанию эстетической медицины. В России она находится на очень высоком уровне.

Очень глупо уезжать оперироваться за границу. У нас есть все те же инструменты, те же знания. Плюс вам нужно обязательно наблюдаться у своего хирурга после операции. И что? Кататься будете или пойдете к другому врачу, который не знает точно, что вам там делали?

— А вы сами никогда не думали уехать?

— Меня приглашали. Но я выезжаю делать только показательные операции, для обмена опытом с другими хирургами. Там требуется лицензироваться, потому что наши дипломы в других странах не признают. А это значит потеря времени, потеря практики. Зачем? Если я и так тут прекрасно себя чувствую. За границу я выезжаю только на конференции — посмотреть, как делают другие, рассказать, как делаю я, и отдыхать.

— Кому бы вы отказали в операции?

— Пациенту, у которого завышенные ожидания, который хочет заведомо недостижимый результат. Если человек в депрессии, тоже откажу. Отправляясь под нож, человек должен быть трезвым. Как в прямом, так и в переносном смысле. Это как татуировку сделать — на всю жизнь. Я выступаю немного психологом: улавливаю психоэмоциональное состояние человека — действительно ли это ему надо?

— То есть пластика — это необратимо? Вот сделаю я себе грудь побольше, а в процессе «носки» пойму, что не мое это — с такой ходить. Всякое же бывает.

— Такие операции обратимы. Но лучше изначально попадать к опытному хирургу, который знает, что с таким телосложением нельзя грудь больше определенного размера — предупредит о возможных неудобствах или последствиях.

— Меня пугают, что если оперировать нос, он потом «провалится», как у Майкла Джексона.

— Если сто раз оперировать, то обязательно «провалится». Все просто! Можно так заоперироваться, что в носу начнут преобладать рубцовые ткани, нарушится кровоснабжение. Происходят изменения тканей, дистрофия подкожного слоя — и вот, пожалуйста. Можно смело делать две операции на носу. Без всяких фатальных последствий.

— А как вы думаете, о пластике нужно говорить?

— Это зависит от менталитета. Если операция сделана удачно и хорошо, то никто и не заметит. Ты просто будешь отлично выглядеть в глазах окружающих, а в чем дело — никто не поймет. Сейчас все идут за естественностью, за натуральностью. В этом и есть задача пластического хирурга — не вылепить другого человека, а сделать того, кто к тебе пришел, красивее.

Откровенный дневник с фотографиями каждого дня ринопластики до, после и даже во время (!!!) операции читайте в следующем материале WMJ-эксперимента.