Всегда иди в лучший отель!

Ее искусство превратилось в миф, в глупую песенку Малинина, в сериальный вздор. А уцелевшие фото и рисунки, восторги современников и газетные рецензии дают лишь бледное представления о магнетизме, исходившем от революционерки танца...

Пюре на козьем молоке
Когда пьяный Есенин желал позлить свою великую жену, он начинал говорить, что Дункан забудут, как только она уйдет со сцены, а вот его стихи переживут века и обеспечат ему бессмертие. Танцовщица сердилась, плакала, кричала на ломаном русском: "Нет! Искусство не умирать!.." Наивный и хитрый поэт-нарцисс не знал или не хотел знать, что искусство поэзии тоже имеет свои жестокие границы: стихи непереводимы, и, как сказано давно и не нами: "точный перевод некрасив, а красивый перевод неточен…"

Нечаянный роман и последовавшая за ним женитьба Сергея Есенина на приехавшей в Москву в июле 1921 года по приглашению советского правительства Изадоре (или, как стали называть ее в России, Айседоре) Дункан произвела эффект разорвавшейся бомбы! И дело даже не в разнице лет: ему 26, ей 43. Возраст, как любила повторять Дункан, это самогипноз. Сенсация заключалась в статусе заграничной гостьи. Это как если бы в наши дни певица Мадонна вдруг переехала жить на Рублевку и вышла замуж за Диму Билана.

Не было в начале 20-х годов во всем СССР человека более знаменитого в мире (Ленин не в счет!), чем товарищ Дункан (мадам заставляла называть себя именно так). Помните эпизод из "Собачьего сердца", когда к профессору Преображенскому является команда Швондера с предложением уплотниться? "Столовых нет ни у кого в Москве. Даже у Айседоры Дункан", – звонко крикнула женщина.
Багровость Филиппа Филипповича приняла несколько сероватый оттенок.

– В спальне принимать пищу, – заговорил он слегка придушенным голосом. – В смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан!.. – вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. – Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной!" Конечно, никаких кроликов Дункан в Москве не резала.

Простодушно идеализируя красных вождей и предвкушая бесконечные возможности, якобы открытые революцией для искусства, она приехала, чтобы создать грандиозную школу танца. Под эти цели получила на Пречистенке аляповатый особняк Балашовой, где было достаточно места для комфортной жизни и приема гостей. Вот только угощать их порой было нечем, да и сама артистка не особенно-то шиковала в годы военного коммунизма.

Два раза в месяц Айседора как работник умственного труда получала кремлевский паек: сахар, чай, белую муку и немного паюсной икры. Продуктов хватало ненадолго, поскольку царица жеста тут же устраивала "вечер с блинами" – для русской богемы и работавших в Москве знакомых иностранцев. По воспоминаниям Ильи Шнейдера, секретаря Дункан, в особняке "на первых порах почти не было посуды – ни стаканов, ни чашек, ни блюдец. Зато стояла целая шеренга больших стеклянных бокалов, и пить чай приходилось из них. Навещавшие Дункан иностранцы полагали, что русские, любящие чаепитие, предпочитают пить этот душистый напиток из винных и пивных бокалов. А русские в свою очередь удивлялись неудобным заграничным обычаям".

В особняке имелись две поварихи. За неимением других ингредиентов свое мастерство эти женщины оттачивали на картошке. Как вспоминала Ирма Дункан, верная ученица и приемная дочь Айседоры, "каждый раз они готовили картошку в разном обличии, ухитрялись делать ее вкусно и вареной, и жареной, и в виде пюре. Они подавали к столу украшенные гербами, чеканкой и гравировкой серебряные тарелки и угощали такими блюдами, как картофель, жаренный в масле (соте), картофель "Новый мост", суфле, картофель "Лионский", картофель "Булочник", крестьянский, жаренный в духовке, отваренный на пару, пюре на козьем молоке, взбитое, винегрет и т.д. и т.п. А когда их профессиональные умственные способности полностью истощались от придумывания новых способов, они приносили к столу на тяжелых, аристократических серебряных блюдах картошку в мундире!"

Разумеется, ее рацион не ограничивался одной картошкой. Влиятельные москвичи нередко приглашали знаменитость в гости. Вот как описывает Ирма завтрак у театрального антрепренера Бенедиктова, которому, несмотря на карточную систему, "всегда удавалось доставать разные хорошие продукты и прекрасные вина". "Меню было таково: икра, жареные цыплята, цветная капуста с зеленым горошком, компот из груш, пирожные, кофе и сигареты. К икре была водка, а хорошее красное бургундское подавали к дичи. После кофе был великолепный старый коньяк. Контраст между этим почти банкетом и завтраками, которые Айседора могла приготовить из своих пайков, дополняемых изредка консервированными супами, джемами и крекерами, был настолько шокирующим, что она воскликнула, когда он закончился: "Да это же прямо как в "Ритце"!"

Прорва, а не женщина!

Умела ли Дункан готовить? Мемуаристы об этом не пишут. Скорее всего, нет. Зачем? Когда? Не царское это дело. Но то, что танцовщица не страдала отсутствием аппетита и не особенно блюла форму, известно доподлинно. Даже ее приемная дочь, вспоминая посещение Тбилиси, пишет про ее "изрядный аппетит": каждое утро Айседора ходила в горячие серные бани, где, потеряв значительное количество фунтов после массажа, набирала их вновь, объедаясь пирожками с мясом.

Есенинский друг, поэт Анатолий Мариенгоф – не самый беспристрастный свидетель (по мнению иных комментаторов, он просто-напросто ревновал артистку к Есенину, с которым до ее появления его связывали довольно двусмысленные отношения), неприязненно писал о ее трапезах.

"Садимся, бывало, ужинать. Изадора выпивает большую граненую рюмку ледяной водки и закусывает килькой. Потом выпивает вторую рюмку и с аппетитом заедает холодной бараниной, старательно прожевывая большие толстые куски. Неглубокие морщинки ее лица, все еще красивого, сжимаются и разжимаются, как мехи деревенской тальянки.

– "Разлука ты, разлука…" – напевает Есенин, глядя с бешеной ненавистью на женщину, запунцовевшую от водки и старательно жующую, может быть, не своими зубами.
Так ему мерещится. А зубы у Изадоры были свои собственные и красавец к красавцу.

Что же касается пятидесятилетней примерно красавицы с крашеными волосами и по-античному жирноватой спиной, так с ней, с этой постаревшей модернизированной Венерой Милосской (очень похожа), Есенину было противно есть даже "пищу богов", как он называл холодную баранину с горчицей и солью. Недаром и частушку сложил: "Не хочу баранины, / Потому что раненый, / Прямо в сердце раненный / Хозяйкою баранины".

Еще одна запись от Мариенгофа – монолог Есенина:
"Ты видел, как она ест… и пьет? Ужас. Когда я сижу за столом вместе с ней, мне стыдно. Когда вижу, как она неторопливо ест блины, обмакивая их в растопленное масло, с завернутой в них икрой и политые сверху сметаной, мне хочется запустить в нее тарелкой. А как она пьет водку, по бутылке за каждым обедом, по утрам – портвейн, днем – виски, за ужином – шампанское. Меня это бесит! Прорва, а не женщина!"

Понять гнев Есенина по поводу неторопливого поедания блинов или тщательного пережевывания баранины трудно. Как и поверить в бутылку водки за обедом: как же тогда она после этого преподавала и танцевала? Может, Есенин просто не любил ее? И, как сплетничало его окружение, он женился "для биографии", не на стареющей женщине, а на ее всемирной славе…

Вечер в Версале

Рязанский крестьянин, ставший московским озорным гулякой, Есенин имел довольно скудные представления о роскоши и высокой кухне. Детство – "Пахнет рыхлыми драченами; / У порога в дежке квас", юность – "Я читаю стихи проституткам / И с бандитами жарю спирт". Но у Есенина имелся опыт ресторатора: кафе "Стойло Пегаса", открытое им с друзьями-имажинистами. То ли дело Айседора, имевшая богатых и влиятельных поклонников, путешествовавшая на яхтах, жившая в замках, обедавшая с сильными мира сего. Она никогда не скрывала свою тягу к красивой жизни, называла себя "сибариткой, которой надо мягко спать и хорошо есть". Одно из главных ее жизненных правил было сформулировано так: "Если сомневаешься, где остановиться, всегда иди в лучший отель!" Это Айседора открыла поэту гастрономические рестораны Парижа, Берлина и Нью-Йорка, отправившись с ним в 15-месячное турне. Другое дело, что за границей Есенин отличился скандалами: то в "Шахерезаде" хамил официантам – бывшим царским офицерам, то крушил мебель в отеле "Крийон". Но это уже другая история…

Дункан довольно скептически относилась к состоятельным людям, находя их скучными. "Похоже, богачи никогда не знают, как себя развлечь. Если они устраивают обед для гостей, он по форме не слишком отличается от обеда бедной консьержки. Я всегда в мечтах представляла, какое чудесное празднество можно устроить, имея достаточно денег".

Однажды, задолго до встречи с Есениным, она устроила такое торжество в Версале с подачи своего тогдашнего гражданского мужа, миллионера Париса Зингера. На праздник собрались "высшие слои Парижа". В парке, в шатрах были представлены изысканные закуски, разумеется, икра и шампанское. (Шампанское она обожала! На полном серьезе утверждала, что танцевать начала еще в утробе матери, поскольку в период беременности та ничего не могла есть, кроме устриц с шампанским.) Оркестр играл Вагнера. "Помню, как в этот прекрасный летний день под сенью огромных деревьев дивно звучала "Идиллия Зигфрида", – пишет Дункан в мемуарной книге "Моя жизнь", – и как величественно и торжественно, как раз при заходе солнца, звучала мелодия "Похоронного марша Зигфрида".

После концерта гости пировали до полуночи, а после до рассвета танцевали под звуки венского оркестра. Этот устроенный ею праздник великая артистка запомнила на всю жизнь. Разумеется, в послереволюционной России устроить подобное она не могла, даже если б и захотела…